Еду я недавно с работы домой. На метро, естественно, ведь на всяких там автомобилях совершенно мне неинтересно кататься. Бензины там всякие, техобслуживания, гаишники разные фильдеперсовые. Да и денег у меня нет на автомобиль.
То ли дело метро! Романтика, поезда, людишки всякие. Стоишь себе на станции, ждёшь электричку. А сегодня пятница, на душе хорошо… И хочется ей, душе-то, чего-нибудь приятного. В голове у тебя пташки порхают, бутончики распускаются, зверушки щебечут. Одним словом — весна!
Вон и поезд выезжает из туннеля. И кажется, что он тоже тебе глазом-фонарём так подмигивает: «Привет, человек! Всё хорошо!» И до того умильно, что охота взять и помахать шляпой в ответ, улыбнуться поезду. Да только в Кащенко ты после этого уедешь, к Наполеону с Тутанхамоном в соседи. А хочется домой, к жене. Она, наверное, уже и жрать наготовила, сидит, дурашка, и думает: «Где ж там мой Владимир Феофанович, всё ли у него хорошо?»
Представляю я эту картину, как приеду домой, покушаю вкусно, жену обниму, кошку свою потаскаю. И прямо счастливым человеком себя положительно ощущаю. А счастье было так недолго... А тут надо ж, как подвезло: двери вагона прямо у меня перед носом остановились. О, как замечательно, думаю, щас я ещё и свой зад на мягком сидении расположу.
И в этот самый момент, когда счастье моё было на пике, так сказать, своего великолепия, когда я готов был весь мир обнять и расцеловать, в этот самый момент появляется прямо передо мной весьма немиловидная женщина центнера полтора весом. И появляется, слёзно вспоминать, прямо перед дверями вагона. Откуда этот кашалот взялся — ума не приложу. Материализовался из воздуха, что ль? А она аккуратненько так своей филейной частью меня пододвигать начинает. Хочу я закричать ей: «Что ж ты, кошка драная, делаешь? Куды трудового человека своим комбайном отпихиваешь?» Хочу, а не могу: со всех сторон меня сдавили, ироды проклятые, дыхнуть не дают, не то что слово сказать.
Внесли меня на этой волне человеческого недоразумения в вагон, пару раз мордой об поручень приложив. И вижу я, что эта представительница жиробасов плюхается прямо на сидение, заняв при этом два места сразу. Взыграла кровь во мне молодецкая, закипела в венах. Подползаю я к ней и говорю:
— Что ж вы, гражданочка, делаете? Что ж вы трудового человека пхаете прямо под рельсы своим задним агрегатом? Скоро в метро совсем уж ездить нельзя будет благодаря таким экземплярам, как вы.
Смотрю — а у ней глазки кровью наливаются и щёки пудовые от злости дёргаться начинают. Не прониклась она, сволочь неблагодарная, моей пламенной речью.
— Ах ты, сукин кот! — кричит. — Я, можно сказать, весь день у прилавка стою, для таких вот козлов вонючих разные колбасы и сыры отвешиваю, здоровья своего нежного не щажу! А они мне потом в поездах ещё и грубят, не позволяют после тяжкой работы на краешек места присесть, чтобы ноженьки мои натруженные отдохнули! Ну, держи, окурок ты недоплёванный!
И как хлопнет мне по морде лица! Да так, что в глазах потемнело, а сердце судорожно забилось. И нет бы остановиться ей на этом — она, курва проклятая, и хлещет, и хлещет! Чувствую я, что ещё немного, и казус приключится — отправит меня этот бегемот бешеный в нокаут. А мне в нокаут нельзя, у меня голова нежная, к таким перегрузкам не привыкшая.
— Стой! — кричу ей. — Стой, коза ты драная! Осознал я свою ошибку! Что ж вы, гражданочка, сразу не сказали, что на благо народа трудитесь, да ещё на таком вредном производстве? Я вас теперь отлично понимаю, ваше место это по закону, я на него претендовать больше не смею.
— То-то же! Смотри, гад ползучий, ещё раз на мое место глаз навостришь — я его тебе с корнями вырву и жевать заставлю.
Сказала она так, да и отпустила меня, сев назад и в мою сторону даже не смотря.
А я с тех пор в метро только стоя езжу. А то, не дай бог, еще на одну труженицу тыла нарвусь — с прошлой ещё двух зубов не досчитался.
Утащено
отсюда. Мил человек, который это написал! Низкий тебе поклон!
Это чудо и прелесть что такое! С удовольствием почитала б и прочие твои произведения!